------------> Вне школы

На самом деле, сейчас с куда большим удовольствием Тино потоптался бы робко на пороге комнаты учителя, а потом… сбежал. Но воспитание не позволяло, к тому же, швед явно хотел помочь. Искренне. И не важно, что дело пустяковое.
«Наверное, ему одиноко – я так редко вижу его с кем-то. Он почти всегда один. Так не должно быть. Конечно, он кажется немного страшным, но ведь это только первое впечатление. Просто… он такой, какой есть, и с этим ничего не поделаешь. И я не оправдываю его, не о-пра-вды-ва-ю! Это на самом деле так. Хотя, если бы он почаще улыбался, люди к нему потянулись бы охотнее, я почти уверен. Да… А тут уютно и очень мило».
Тино неуверенно оглядывал светлые стены и потолок. Было в них что-то мягкое. Веяло теплом и надежностью. Даже странно было наблюдать такое любопытное сочетание. Но финн всегда отмечал про себя, что глаза у Оксенштерны - добрые.
Он покорно сел на самый край дивана, уже менее робко озираясь, и практически не заметил, как и когда его руку привели в надлежащий вид. С любопытством проводя пальцами здоровой руки по искусно перекрещенным бинтам, Тино недоумевал: неужели, все учителя так умеют? Наверное, когда их готовят к работе со школьниками, кое-каким основам первой медицинской помощи уделяется особое внимание. Весьма предусмотрительно.
- С-спасибо. Вы правы, так намного лучше! – Вайнамёйнен признательно улыбнулся историку. – Чай? А можно? Это было бы… здорово. Если, конечно, вам не трудно – наверное, у вас были какие-то планы, - повисла неловкая короткая пауза. - Я бы не хотел навязываться.
«Вот так-то лучше, я уже почти не боюсь. Ничего не случится, если я немного посижу здесь. Ой, ой, я наверное так жалко со стороны смотрюсь, кошмар!»
Ерзая на месте, парень искренне пытался прогнать страх и нерешительность куда подальше. Что удавалось, медленно, но верно. Вдох-выдох, вдох-выдох… Улыбка получилась виноватой.

Парень моргнул. Потом еще и еще – чтобы убрать пелену с собственных глаз, потому что они его обманывают. Оксенштерна улыбался! Он в самом деле улыбался! Тино совершенно не был готов к такому развитию событий. Но с этого момента невидимая стена была проломлена, а осколки растаяли, выпустив лучи бесконечного тепла во всех направлениях.
- Н-ну, до вечера слишком далеко… Это будет как-то неправильно, - наивно заключил финн, провожая учителя взглядом до самой кухни, пока тот не скрылся за стенкой. Говорить что-то собеседнику, который находится в другой комнате – невежливо, по крайней мере, так его воспитывали. С друзьями можно было бы и по-другому себя вести, однако, здесь совсем другой случай.
Когда его окликнули, Тино чуть подпрыгнул от неожиданности. Одна нога здесь, другая – там; и Вайнамёйнен мигом оказался за широкой спиной историка, с любопытством выглядывая из-за нее и рассматривая кухонный стол. Чудно, что чай был в бокалах, но здесь все казалось чудным.
- Может, вам помочь? Я могу чего-нибудь нарезать! – по-детски кровожадно заявил он, в поисках ножа окинув кухню взглядом. – Если честно, я бы не отказался от завтрака… полдника. Почему-то я забыл сходить в столовую. Ой, а откуда у вас этот шоколад, с собой привезли? У меня бы он долго не продержался, это точно!
Тино звонко рассмеялся, вспомнив моменты из беспечного детства. Иногда, ранним воскресным утром, он находил такой же шоколад на кухонном столе дома. Кто бы сомневался, что это было очень приятным подарком для ребенка. Впрочем, он всегда был рад любым сладостям – чем бы дитя не тешилось.

– Вот как… Мама прислала. Это мило! – с добродушной завистью промурлыкал финн, протянув правую руку за шоколадкой. Однако, он почти сразу ее одернул, прижав к груди – почему-то только сейчас ладонь пронзила острая пульсирующая боль. Судорожно выдохнув, он растерянно поднял глаза на Оксенштерну, стараясь не подавать виду, что рука внезапно заболела. Вот еще, плакаться не хватало. Может, он не заметит или решит, что ученику просто перехотелось? Желание двигаться в каком-либо направлении пропало совершенно, но Тино и не подумал сообщать о такой маленькой неприятности. Вместо этого он отвел руки назад, пытаясь сделать столь беспечный жест как можно более небрежным, чтобы не вызывать лишних подозрений, и склонил голову на бок.
– Нет-нет, что вы, в этом совершенно нет никакой необходимости! – горячо заверил он учителя, благополучно решив, что тот говорит серьезно. – Я сам виноват. Порция же сама ко мне не придет.
Предложение сесть из уст Оксенштерны прозвучало как приказ, но Тино уже отбросил в сторону колебания по поводу его грозного вида. Сейчас, когда он вел себя так дружелюбно и по-домашнему, бояться его было попросту глупо. Парень все больше проникался симпатией к суровому скандинаву.
- А вы, случайно, не хотите есть? Если вы хотите, но при мне вам не удобно, только скажите, я все пойму. Хотя, я опять глупости говорю, да?
Вайнамёйнен всегда говорил все слишком открыто, а задумывался над последствиями сказанного только при наступлении этих самых последствий. Пододвинув здоровой рукой стул поближе к столу, он сел и снова стал вглядываться в лицо шведа, опасаясь заметить на нем первые признаки раздражения.

«Все-таки заметил…»
Но чувства обреченности не было. Наоборот, Тино даже обрадовался, что не ошибся в человеке. Историк и правда все замечает – а плохо это или хорошо, так ли важно? У каждого существуют свои этические рамки, и подгонять их под свои образы и подобия не то, чтобы нельзя – смысла нет. Со стороны учителя не было никакого сюсюканья, просто внимательно-серьезный взгляд из-под очков (интересно, он вообще каким-то другим бывает?) и одно слово. Парень замялся и неуверенно помотал головой.
- Нет. Совсем нет. Немного… -  в сознании промелькнула простая мысль: «Зачем?». Если уж он не смог скрыть собственной слабости, то врать точно не стоит. Вжав голову в плечи и отведя взгляд, финн скороговоркой пролепетал. – Te olette oikeassa.* Рука неожиданно заболела, но сейчас уже почти прошла.
Иногда, когда Вайнамёйнен особенно волновался, он даже не замечал, что перескакивал на финский и лопотал на родном певучем языке. Хотелось добавить еще что-то вроде «не беспокойтесь», но он подумал и решил, что это будет лишним – в конце концов, кто он Оксенштерне?
- Хорошо, не буду! – просто пообещал блондин, слегка удивленный такой реакцией на его слова. Ему показалось, или он правда уловил нотки раздражения при упоминании учителя физкультуры? Что-то не поделили? В фиолетовых глазах промелькнуло любопытство, и Тино чуть подался вперед, опираясь о край стула одной рукой. «Я осторожно спрошу», пообещал он себе. – А что с ним не так? Мэ сэ… что?
Учитель Бендиксен был известен своим довольно буйным нравом. Историк же, наоборот, слыл самым невозмутимым человеком в школе. А еще он весьма специфично «глотал» гласные, и Тино, совершенно не знающий французского языка, даже не догадывался, что тот хотел донести своей мудреной фразой.

*Финский: вы правы.

«Нет, они точно что-то не поделили… Интересно, что именно. Быть может, это просто столкновение характеров? Говорят, что когда два очень-очень разных человека пересекаются, ничего хорошего из этого не выходит. Видимо, это и есть тот случай?»
Вайнамёйнен невольно хихикнул, представив себе, что учитель физкультуры попросту боится шведа. Возможно ли? Он же взрослый… Одно дело – дети. Они зачастую даже не задумываются о том, что их пугает. Хотя, при взгляде на Оксенштерну как-то сразу становится понятно, что именно. А в случае со взрослыми? У них ведь должен быть какой-то опыт в общении. А еще они должны подавать пример.
Поймав взгляд учителя, Тино поежился и широко улыбнулся. И все-таки немного не по себе, когда на тебя так смотрят. Но к этому можно привыкнуть, со временем. Потом надо будет обязательно рассказать одноклассникам о том, какой историк хороший человек во внеурочное время. Они наверняка удивятся. Хотя, почему только во внеурочное?
- А вы знаете французский? Ой, и финский тоже? – глаза Тино стали большими от удивления. – Kuitenkin… Tämä ei ole yllättävää.* Наверное, это хорошо – знать много языков. Я знаю немного шведский, потому что меня заставляли его учить, и еще меньше – эстонский. Тоже только оттого, что наши языки чем-то схожи. И на этом мои языковые познания заканчиваются. А вы сколько их знаете? А вы сами учили или вас заставляли? А вы были во Франции? Или еще в какой-нибудь интересной стране?
Финн беспечно болтал ногами и болтал. Когда он входил во вкус, его трудно было остановить. И уж тем более он не задумывался о том, что для такого количества вопросов нужно время. Тут он случайно вспомнил про чай и ткнул пальцем по направлению к столу.
- А у нас чай стынет!

*Финский: впрочем… Это не удивительно.

Оксенштерна отвечал довольно охотно, но не особо развернуто, что, признаться, не очень-то подбадривало Тино. Но он с благодарностью довольствовался тем, что было, потому как прекрасно понимал, что историк, с его тягой к общению, по-другому просто не может. Или не хочет? Нет, если бы не хотел, давно бы за дверь выставил. А он, вроде, слушал. И даже вопросы запоминал и отвечал по порядку.
- В Германии? Здорово! – финн просиял, потому что ему нравилась эта страна, и было большой удачей то, что учитель там побывал. Тино всегда хотел выучить немецкий, но его родители почему-то были против. Любое упоминание о Германии пресекалось на корню, и любая начатая тема относительно нее в итоге заканчивалась долгими лекциями о том, что мальчику не стоит об этом думать, потому что есть множество других важных проблем, которые нужно решать. А, как водится, запретный плод сладок. – Там, наверное, интересно. Я бы тоже хотел съездить. И в Японию! Там такие живописные храмы. А еще иероглифы выглядят очень красиво, даже когда их рисуют коряво. Рисуют или пишут? Они долго учатся так писать? Я бы не смог. Я вообще не понимаю, как им это удается.
Вайнамёйнен слегка поморщился и резко потянулся за чаем.
- Почему же… и у вас остыл, и у меня. Нет, что вы, мне очень даже удобно, - немного нахмурив брови, Тино взял остывающий бокал сначала здоровой рукой, а потом подхватил перевязанной. Рукам стало тепло, и от этого приглушенного тепла рана снова заныла. Он отпил немного чая и до смешного серьезно одобряюще кивнул. – Хороший чай. Хотя, если честно, я в нем совершенно не разбираюсь. Но пахнет вкусно!
Нужно было что-то сделать с рукой, потому что боль постепенно становилась сильнее. Периодически финн о ней забывал, и она вроде бы проходила. Но потом снова возвращалась с удвоенной силой. Логично, что Тино это не нравилось.

«Пишут, рисуют – какая разница? Главное ведь результат».
А результат всегда красивый, по его мнению – это вам не две точечки или изогнутая линия над буквой, вроде умлаута или тильды. Это целое искусство, которому надо учиться с детства. В сфере художественного искусства Тино был слабоват.
«Как письмо любимой девушке…» - эта фраза заставила улыбнуться. Теперь он точно запомнит разницу. Оксенштерна так презабавно объяснял подобные вещи… Просто и интересно. Само собой появлялось желание еще о чем-нибудь спросить.
- А вы сами? Сами умеете писать картины?
Парень мог черпать темы для разговора буквально из пустого места, но если уж подворачивается что-то интересное, то этим нельзя брезговать. В то, что историк мог сидеть днем и ночью над каким-нибудь холстом, верилось слабо. Но мало ли? Времени на разглядывание комнаты у финна не было, поэтому он не мог точно сказать, видел ли на стенах картины.
Как раз тогда, когда Вайнамёйнен сосредоточенно оценивал, насколько сильнее стала болеть ладонь, швед задумчиво молчал. Поэтому от неожиданного обращения по имени, Тино вздрогнул, а от последующих слов ему и вовсе стало необъяснимо страшно. Именно в такие моменты историк по-настоящему пугал. Короткими фразами? Приказным тоном или этим убийственным взглядом? Так сразу и не поймешь. Финн огромным усилием воли подавил паническую дрожь в теле, но испуг в фиолетовых глазах и проступивший румянец на щеках выдавал его с головой. Он немного помедлил, не решаясь выполнить не то просьбу, не то приказ.
«Может, не надо, а?»
Осторожно, словно готовясь в любой момент сорваться с места и сбежать, он протянул правую руку Оксенштерне, зажмурив от страха глаза.

Бокал выпал из руки, когда Тино вновь потащили в комнату. Недопитый чай слегка смягчил падение, поэтому осколки получились крупными. Они тяжело разлетелись по полу кухни; сам же чай немного обрызгал находящихся в ней людей, но основной своей задачей он посчитал оккупирование как можно большей поверхности непосредственно комнаты.
«Страаашный!..»
Ему было далеко не до темных пятен от чая, расплывающихся на светлых штанах. Он пытался что-то сказать, но самообладание его покинуло в тот самый момент, когда учитель нахмурился, – в уголках глаз появились слезы. Поэтому финн безропотно сел на уже полюбившийся диван, постепенно бледнея от ужаса. До сознания донесся терпкий запах спирта – от него закружилась голова, и Тино, боясь потерять равновесие, уперся в диван здоровой рукой. Какая-никакая, а опора. Когда ладонь стало жечь и пощипывать, он только закусил губу, «внимательно» разглядывая очки Оксенштерны.
- Kii… Спа… Спасибо, – слабо отозвался он на успокаивающую речь, все еще не придя в себя. Его начало колотить. Про собственную руку, находящуюся сейчас в руках шведа, он забыл напрочь.
Когда вы общаетесь с финнами, стоит помнить одну немаловажную деталь. Финский национальный менталитет таков, что финн никогда не станет лезть в личное пространство собеседника, и от него, в свою очередь, потребует того же. Они очень приветливы и общительны, но всячески избегают физических контактов, соблюдая определенную дистанцию. В этом плане они действительно очень скупы; при этом, нет особой разницы, мужчина перед ними или женщина – равноправие в Финляндии узаконено давно и бесповоротно в любых сферах.
…Но если финн все-таки подпускает вас к себе ближе – это уже о чем-то да говорит.
Бросив рассеянный взгляд на историка, Тино вспомнил про кухню.
- Аа.. Простите меня,  я не хотел разбивать! – он как-то болезненно соскочил с дивана, собираясь пойти и навести порядок на кухне. – Olen pahoinalli, on sääli että niin on tapahtunut!* Я все уберу, будет чисто, – вслед за данным обещанием, мальчик потянул на себя руку, перевязанную заново.
«Только бы он не разозлился… Иначе я просто не знаю, что буду делать».
Трясти не переставало. Но Вайнамёйнена переполняла решимость. Он хотел, во что бы то ни стало, исправить собственные ошибки, не доставляя при этом неудобств тому, кто проявил доброжелательность и участие.

*Финский: Я очень сожалею, жаль, что так получилось.

Отредактировано Tino Vainamoinen (2010-01-05 22:43:41)

Сложно спорить с тем, кто совершенно не хочет тебя слышать. Слышать – в хорошем смысле. Дыхание перехватило, когда Тино насильно уложили на диван. Он хотел было рискнуть и попытаться оказать сопротивление, но вовремя передумал. Все равно это ничего ему не даст, раз уж в ход пошла физическая сила, разница в которой была… ну очень ощутима. Единственное, что оставалось – проводить удаляющуюся спину Оксенштерны взглядом. И ждать.
Диван казался неудобным. Сначала финна мучило острое желание встать и помочь, но потом последние силы его покинули. Он вообще на какое-то время перестал понимать, где находится. Все вокруг померкло, и он остался один. Промелькнула мысль, что это все-таки страшнее, чем сердящийся учитель. Учитель?
Всплеск воды вытянул обратно. Помотав головой, Тино перевернулся на бок. Он постарался устроиться поудобнее, подложив перевязанную руку под голову и ощущая щекой шероховатую ткань бинта. А потом стал наблюдать за историком, который лавировал от ванной до кухни, от кухни до ванной, и так – несколько раз.
«И почему он мне этого не доверил? Я бы справился и сам. Возится со мной, как с ребенком… Зачем ему это? Жалость? Обязанность учителя? Но я же действительно виноват».
Чувство вины грызло изнутри, а оправдания самому себе придумывать не хотелось. Когда швед закончил с уборкой, он вернулся обратно. Паренек зажато зашевелился и сел, чуть отстраняясь от него, уступая больше места.
- Не лежится. Вообще никак, - он слабо улыбнулся, не зная, чем бы разогнать неловко повисшую паузу. Как-то все неуместно, неестественно. Но он действительно не знал, что сказать. Извиниться? Поблагодарить? Сколько раз он уже это сделал? И кто знает, сколько еще сделает, если, наконец, не перестанет доставлять беспокойство историку?
Именно поэтому Тино решил, что ничего говорить не будет. Иногда беззвучные действия оказываются значимее всяких слов. Он просто осторожно подполз к сидящему на диване шведу и с благодарностью уткнулся лбом ему в плечо. Очень захотелось расплакаться, выпуская на свободу все только что пережитое.

Теплые слезы пеленой застилали глаза против воли. И откуда их столько? Все ведь не так плохо. Ведь не плохо же?
И швед вдруг стал таким близким и родным. Потом почти наверняка будет неудобно за свою слабость, но это будет потом… Тино еще с настоящим не успел определиться. Как-то не до того было.
Он всхлипнул, изо всех сил стараясь сдержаться и не разрыдаться. Не получилось. Последние слова Оксенштерны почему-то произвели взрывной эффект, и паренек, судорожно вздохнув, уткнулся в теплое плечо еще сильнее, чтобы скрыть слезы, текущие по щекам.
- У… угу.
Некоторым людям бывает трудно отпустить все и расстаться со своими страхами, переживаниями, обидами. Не только перед кем-то – даже перед самим собой. Они скованы выдуманными внутренними цепями и не позволяют себе расслабиться даже в одиночестве. Для чего? Чтобы показать и доказать всему миру, какие они сильные? Но разве в этом кроится настоящая сила?
А Тино было проще высказаться, разобраться с мыслями, чувствами и жить дальше. Для него это никогда не становилось непреодолимой проблемой. Единственное – не перед каждым можно было открыться настолько просто.
Финн сам не заметил, как перевязанной рукой сжимает ткань рукава рубашки учителя.
«Он такой большой… сильный… все понимает».
Почему это замечаешь только в такие моменты? Ведь он не изменится, когда выйдет за пределы комнаты и начнет вести урок. Но отношение станет другим. Почему-то так кажется. И не хочется. Как не хочется его вот так… отпускать. А время не ждет, остановить его можно только в сказках.
Вытереть слезы левой рукой, поднять голову, заглянуть в бирюзовые глаза.
«Нет. Не страшный».
- Я и не стесняюсь. У вас тут хорошо. Я просто не хотел, чтобы мое присутствие причиняло вам неудобства, а получилось как-то не очень… Но рад, что вы не сердитесь.

Взгляд учителя заставил Тино поежиться. Он откровенно недоумевал, почему историк говорит такие странные вещи, ведь вместо спокойного времяпрепровождения за чтением какой-нибудь интересной книги он только и делает, что носится с ним. Но если он говорит, что так надо, значит, оно и вправду так надо.
- У-у-у-у-у… Я больше не буду. Я постараюсь, - он потупился. Это прозвучало как-то совсем по-детски.
«Только не сердитесь».
Казалось, что он опять расстроился, однако через мгновение финн уже с интересом крутил головой, оценивая, сколько на данный момент в комнате Оксенштерны стульев и табуреток.
- А зачем их ломать? - Вопрос появился сам собой. Оно и правда было странно: швед такой спокойный; в его присутствие ученики обычно тоже становятся смирными и тихими. Мысли о разрушающем действии касательно собственности историка специально даже в голову не придут, а уж случайно… Вот Тино, к примеру, смог бы сломать табуретку нечаянно? Это… надо очень постараться. Или не в учениках дело?
«Может, неприязнь между ним и учителем физкультуры пошла отсюда?» - невольное предположение, которое Тино не осмелился озвучить вслух. - «А? Руку?»
- Ой, я про нее забыл совсем.
Про руку он действительно забыл. То, что он до сих пор сидит, вцепившись в рубашку учителя, заставило его покраснеть. И немного отодвинуться. Совсем немного – только ради приличия. Проворно вытянув перед собой и шведом руку, ладонью кверху, он радостно вынес вердикт:
- Нет, больше не болит!
И чуть не навернулся с дивана, потеряв равновесие.

Момент Тино подгадал удачный, как показала практика. Его поймали и со всей бережностью (на которую был только способен суровый скандинав) вернули на диван, при чем не абы как, а в лежачее положение. Чтобы не задавал лишних вопросов, не тревожил руку, не падал с дивана и вообще…
А потом швед резко одернулся, как будто его обожгли. Тино удивленно выпучил глаза, но никак этот жест не прокомментировал. Все-таки, это мило, что о тебе так заботятся. Забота сама по себе всегда очень приятна, если она не слишком навязана. Но когда ты получаешь ее от тех, чье общество тебе не просто нравится, а исключительно в радость… финн искренне верил, что это не просто очередное прожитое утро, а начало настоящей дружбы. Ну, или не дружбы… Он не знал, как можно назвать подобные отношения. И вообще, возможна ли дружба между учителем и учеником? И как она проявит себя в будущем? И не простая ли это опека о том, кто так неловко умудрился поранить руку? Быть может, юный финн слишком много на себя взял, так запросто раскладывая события «сегодня» по полочкам «завтра».
Оксенштерна забавно покраснел, и Тино, упорно не желавший лежать, потому что самочувствие было прекрасным, снова уселся, с улыбкой смотря на необычную картину. Наверное, это фантастическая редкость. Умиление вызвали бормотание с какими-то извинениями, на которые он не обратил внимания, разглядывая слегка съехавшие на бок очки; учитель от смущения этого не заметил. Протянув руку к его лицу, Вайнамёйнен аккуратно поправил их, коснувшись пальцами щеки и…
Его внезапно озарило.
Да, он понял, отчего у историка была такая странная реакция. Вспыхнув еще хлеще него, до паники обескураженный Тино резко развернулся спиной к шведу. Обняв колени и уткнувшись в них лбом, он пытался хоть как-то упорядочить мысли, внезапно пришедшие во вселенский, как казалось на тот момент, хаос.
«Кошмар! И что… что ему теперь сказать? Извините, кажется, русские правы, когда характеризуют финнов словом «тормоз»? Или я границ не знаю? Что же делать, что же делать!?»

Когда ощущение неловкости достигает своего пика, сосредоточиться на чем-то конкретном очень сложно. Тем не менее, мальчик сделал усилие над собой и осторожно, через плечо, покосился на шведа. Мельком. Чтобы быстро и сразу отвести глаза.
Трудно было понять, действительно он не догадывается, отчего так смутился ученик, или же просто делает вид. А что, вполне возможен и такой вариант, учитывая, что спектр эмоций, до сегодняшнего дня видимых на его лице, был довольно беден. Минувшее утро, правда, побило все рекорды. Немного поразмыслив, Тино решил, что все-таки тот ничего не понял, и глубоко вздохнул, успокаиваясь.
- Все в порядке. Я вообще редко болею. Просто…
Что просто? Странный сегодня день. Вайнамёйнен в полной мере почувствовал себя эдаким ходячим бедствием. Небольшого масштаба, как уверял историк, но все же. Оксенштерна, словно бдительный страж, следовал по пятам, ликвидируя последствия неловких поступков. Да… подобной «опеки» Тино, можно было сказать, не хватало с тех пор, как он покинул родной дом ради учебы.
И раз уж все настолько странно, то почему бы не взглянуть на все с совершенно иной стороны? Выпустив собственные колени из объятий, финн мягко плюхнулся на спину, так, чтобы голова оказалась на коленях учителя. Серьезно смотря на него снизу вверх, он уже не знал, стоит ли бояться очередного удивительного ответного действия. Не удивительно, что под другим углом зрения швед не казался более или менее интересным. Собственно, Тино и не ожидал увидеть что-то сверхъестественное.
«Кажется, отсюда короткие волосы кажутся еще более растрепанными… И очки по-другому блестят. А еще он кажется выше».
Или все дело в самом слове «кажется».
- А вы любите собак?

- Н-нет, ничего, - финн задумчиво перевел взгляд с лица историка на потолок. – Просто стало интересно. Подумалось вдруг… Я тоже их люблю. У меня дома осталась собака, и я очень по ней скучаю. Мне кажется, что она может подумать, будто я ее бросил. Хотя я постарался ей все объяснить перед своим уездом...
«..но она меня не слушала, лизала щеки и нос и виляла хвостом так, что вместе с ним все тельце вилялось».
Ханатамаго была не простой собакой – она была самой первой личной собакой Тино. До нее в доме всегда кто-то проживал, но такой ответственности парень не испытывал. Ведь первая собака всегда остается в памяти как самая первая. Если с детства о ней мечтать, а потом получить, переживаешь много всяких разных моментов. Во-первых, все оказывается не так просто и волшебно, как может представляться со стороны. Ведь с маленьким четвероногим другом хлопот, без преувеличения, вагон и маленькая тележка. И так до конца его недолгой жизни. Во-вторых, как бы не человек не убеждал себя в том, что он совершенно готов к появлению собаки, на деле почти всегда он не готов. Потому что мы всегда рисуем в воображении то, что хотим видеть, а собака – она же живая. Она обладает своим характером и желаниями. И нельзя определить, что из нее вырастет в итоге, да и подстраиваться под хозяина она зачастую не хочет. И с этим придется смириться, если нет желания испортить пса безвозвратно.
Зато понимающим другом вы обеспечены. Разве не к этому стремится каждый?
- И еще я знаю, что за ней присмотрят, но все равно переживаю.
Вайнамёйнен улыбнулся, представив, как маленькая Ханатамаго медленно, но верно истребляет вычищенную до блеска обувь в прихожей. Кажется, ей всегда нравился запах обувного крема.
Стало немного грустно от воспоминаний. Вот бы ему научиться у Оксенштерны искусству оставаться невозмутимым в любых ситуациях. Интересно, он в детстве был таким же суровым? Тино вдруг заметил у него на рубашке несколько пятен от чая и незамедлительно ткнул в одно из них пальцем:
- А чай отстирывается?